К юбилею Ильи Сергеевича мы поговорили с его сыном, художником Иваном Глазуновым, который с пиететом продолжает великие дела отца. О главных картинах, о том, почему на первый гонорар была куплена ампирная лампа вместо необходимого холодильника, и во что верил художник — в большом интервью.
«Он без страха декларировал: «Я — монархист»
— Полотно «Вечная Россия» создано в 1988 году. Складывается впечатление, что приурочено к тысячелетию крещения Руси. Так было задумано на самом деле?
— Когда Илью Сергеевича спрашивали о датах, цифрах, то он всегда отвечал как журналистам, так и своим детям: «Нет, Ванечка, у меня внутри бездна, но не темная, а светлая». Он не из тех художников, которые делали что-то к датам. Правда, здесь действительно совпало, и картина была оценена зрителями как праздничное панно. Но сам бы он сказал: «Я ее писал 30 лет и 2 месяца». И два месяца — это продолжительность самой работы. А задумывал он ее давно, и эти образы жили в нем всегда. Работал над «Вечной Россией» он в своей мастерской в Жуковке, причем эскиз сделал довольно быстро. Кстати, он сохранился.
— Действительно, совпадение удивительное. К тому же сюжет картины — это крестный ход.
— Да, и в центре полотна крест. Образцом для него послужил старообрядческий литой крест XIX века с эмалью. Илья Сергеевич очень любил медное литье — видел в этом нечто исконное, народное, хотя именно это изделие не было древним. Но в этом кресте сошлось то, что он очень ценил — эмаль, блеск полированной бронзы. И потому он стал центром картины. А затем в одном крестном ходу художник собрал тех исторических деятелей, которых любил. Если вспомнить полотно «Мистерия XX века», то там ощущается движение слева направо, которое перемежается с разноплановыми событиями, крупными и не очень. Здесь совсем иное решение — этот крестный ход движется на нас.
— В центре внимания много святых. А в правой части поразительный контраст, особенно для неподготовленного зрителя: Троцкий, Сталин…
— Без этого нельзя было обойтись. Троцкий с короной в руках — это страшный драматизм революции и Гражданской войны. Он по-разному высказывался на эту тему, но в данном случае образ таков: Троцкий и тройка. Еще в правой части Лев Толстой с масонским символом — почему-то дал ему именно такую характеристику, хотя как писателя отец его очень ценил. Наверно, так повлияла на него «Философия» Толстого, что он его изобразил не совсем в потоке крестного хода. А так… Борис и Глеб, княгиня Ольга, Суворов, Лермонтов и многие другие, кого он считал самым драгоценным, золотым запасом русской культуры.
— Как же удалось выполнить монументальную работу так быстро?
— В Жуковке ему помогали ученики. У Ильи Сергеевича была мастерская портрета. Княгиню Ольгу он мне поручил писать. Вообще, он мне с детства доверял многое, я был на подхвате, отец давал образец и говорил: «Ванечка, за ночь надо это выполнить». Быстрая работа меня многому научила — концентрации, например. Но так часто бывает, когда кто-то еще помимо художника участвует в процессе. В старинные времена был мальчик, который подносил банки с краской, были те, кто размешивает. Это нужно, чтобы работа не превратилась в «картину на всю жизнь». А Илья Сергеевич всегда спешил — времени часто не хватало. И потому помощь была необходима. А я был счастлив участвовать в этом, потому что во времена работы над «Вечной Россией» я как раз окончил художественную школу, готовился поступать в Суриковский, совсем недавно не стало мамы. И у Ильи Сергеевича тогда была жизнь на особом нерве. По его творчеству тоже видны изменения в почерке… И в стране тоже настали другие времена.
— Своеобразная «оттепель»?
— Не совсем, но тогда вдруг разрешили праздновать Крещение Руси. Были богослужения, патриаршие службы, на которые можно было пройти по билетам. За это уже никто не отлавливал на улице, как это было прежде. О Крещении заговорили широко, хотя в глубокие советские времена об этой дате и помыслить нельзя было. И картина стала жемчужиной празднования. Но она не была создана для конкретного мероприятия. Полотно поехало по выставкам в разные города, ее показали во Дворце молодежи. Кстати, тогда к ней напечатали аннотацию, где для удобства зрителей все персонажи были пронумерованы и подписаны, что немаловажно, потому что тогда, оказывается, немногие хорошо знали портреты исторических деятелей даже из поздней и новейшей истории. Что уж говорить о древних… И получился такой аттракцион, когда зрители долго стояли перед картиной и сверяли: «Так, это Кутузов, это князь Владимир…», что придавало всему происходящему просветительский дух…
— Масштабный групповой портрет!
— А концепция его такова. Слева Илья Сергеевич специально сделал античного идола — показал, что мы не из диких, не из каменного века обрели христианство, все было подготовлено. И вот мы идем крестным ходом из кремлевских врат. Он всегда говорил «мы» — был готов подписаться под судьбой и высказываниями всех, кого собрал на этой картине. Потому и шум вокруг картины был. Зрители не ожидали такого панно, подобного краткому учебнику истории. Прежде никто ничего похожего не делал. Здесь историческая панорама от древности, уходящей вдаль, до разорения времен Гражданской войны. Именно этим он желал поделиться с людьми. И мог это сделать только посредством такой огромной картины. Он хотел, чтобы на выставке она занимала всю стену. И даже если убрать все, это панно значительное само по себе. Поэтому, когда картина поехала по городам, она произвела неслыханный фурор.
— Каковы были размеры мастерской, где создавалась столь масштабная работа?
— Относительно небольшие. Помню, целая эпопея была с тем, чтобы натянуть холст на подрамник. И вот происходит чудо, чудо творчества. Появляются Ольга, Владимир — Илья Сергеевич работал по старому методу, вынесенному им еще из петербургской академии: переносить все по квадратам. Не было специальной техники, проекторов — все по живому.
— Картина яркая, сияющая, но не лишенная драматизма. В первом ряду, прямо перед зрителем, цесаревич Алексей. Как думаете, почему именно он?
— Илья Сергеевич всегда без всякого страха декларировал, что он монархист. Он любил многое, что было сделано при монархии. И цесаревич Алексей, стоящий впереди, — одновременно и человек, стоящий перед пропастью, последний, кто мог бы быть царем, на котором все оборвалось, и надежда, поскольку уже тогда за рубежом говорилось о святости царской семьи.
«Щедро делиться — его миссия»
— Цесаревич особенно бросается в глаза, потому что в своем творчестве Илья Сергеевич обращается к Рюриковичам чаще, чем к Романовым.
— Ему приходилось балансировать, у него часто встречается иносказательность для советского человека. Мы уже плохо помним то время, но тогда нельзя было просто так взять и выставить портрет Александра III, например. Была советская цензура. «Легенда о царевиче Дмитрии» — это метафора царевича Алексея, и там есть сходство. Да, это пушкинский царь Дмитрий, но иносказательно это убийство царской семьи и русской цивилизации в 1917 году. И он высказывался таким образом, чтобы не писать в стол, ведь за царскую семью в советское время можно было загреметь по лагерям. Художественный язык помогал ему делиться тем, что его мучило. Поэтому Илья Сергеевич обращался к Рюриковичам часто как к метафоре, создавал образы с двойным подтекстом. Да и иносказательно порой бывает острее, чем в лоб…
— Нельзя не согласиться…
— Его часто обвиняли в плакатности, в условности — кто во что горазд. Но сейчас, когда прошло уже столько лет, мы видим, что это явление, ускользающее от ярлыков. Он действительно на многих повлиял: равнодушных людей сделал патриотами, малообразованных — читающими и думающими, из своих студентов и учеников — глубоких людей. Он щедро делился со всеми. Наверно, в этом и была его миссия.
— Говоря о полотнах на литературные сюжеты, там довольно определенный и узкий круг авторов. Особенно выделяется Достоевский.
— Достоевский был любимым писателем Ильи Сергеевича еще до того, как он получил заказ на иллюстрирование его собрания сочинений. Он считал писателя пророком, мыслителем. Но к этому он относился творчески, а не просто как к задаче, которую необходимо выполнить (хотя любил говорить, что «заказ иногда дисциплинирует художника»). Шире. Иллюстрация становилась самостоятельной и могла существовать без текста. Эти работы запомнились публике, особенно много вопросов вызывали глаза героев. Как-то раз у него спросили: «Почему у ваших героев всегда одинаковые глаза?», а он здорово парировал: «Сравните глаза вьетнамского патриота с глазами князя Игоря — и увидите разницу». А Достоевский… С ним Илья Сергеевич был согласен во всем. А вот к Серебряному веку относился, как и многие русские патриоты того и нынешнего времени, двояко. Любил и цитировал Блока, но понимал, что была в то время какая-то тля, которая помогала разваливать русскую культуру Российской империи.
— А еще, очевидно, художнику был очень близок Петербург.
— Конечно. Художник вспоминал свою юность в Петербурге — романтизм, несбыточные мечты… Илья Сергеевич обожал этот город во всех проявлениях. И Достоевский с этой стороны ему зашел абсолютно. А еще были близки тонкость, чутье писателя к человеку с его колеблющимися нюансами психики, когда один странный и необъяснимый поступок героя Достоевского отображает все, что у него внутри. Илья Сергеевич учился у Достоевского и психологии в том числе. В графике по Достоевскому ненадуманные образы выношены петербургским человеком, испытавшим там в том числе и большую трагедию во время блокады. Отец прекрасно знал запах переулков и трущоб Петербурга, знал, как сияет адмиралтейский шпиль. Ему не нужно было освежать это новыми впечатлениями. Достаточно было того, что он вынес из детства и юности. За это работы по Достоевскому и полюбили зрители. Если критика всегда находила, куда добавить ложку дегтя, то перед этой графикой все пасовали, даже те, кто не любил Илью Сергеевича как художника.
— Интересно, вы говорите именно «Петербург», а ведь тогда был Ленинград.
— Он сам всегда говорил именно так, называл себя петербуржцем, а не ленинградцем. За год мог раз десять возвращаться туда. И петербургская натура проявлялась во многом. Когда он уже с моей мамой жил в Москве на Ленинском проспекте, у них не было холодильника. Продукты хранили за окном — совершенно непрактично! И на один из первых гонораров в эту квартирку была куплена… лампа с абажуром ампирных времен, XIX век, с фигурой спартанского стрелка из лука. Совершенно не утилитарная вещь. Но она просто должна была напоминать о прекрасном классицизме, который все петербуржцы, старая интеллигенция, могли оценить. Хотя можно было купить что-то более практичное, но… Как петербуржцу ему это было близко и драгоценно. Вообще, для многих старых петербуржцев XIX век был как будто вчера, словно они жили в те времена.
— Где Илья Сергеевич провел блокаду?
— Его вывезли по Дороге жизни в 1942-м в эвакуацию в Новгородскую область. Той деревни, где они жили, уже нет, но когда-то было многолюдное, живое место. Рисовать, кстати, начал там.
— А как же родители?
— Мама осталась в блокадном городе, очень болела и была нетранспортабельна. И в эвакуацию Илья Сергеевич уехал с бабушкой. Сохранилась его душераздирающая переписка с матерью. Особенно те письма, которые он писал ей уже после ее смерти… Позднее он часто с особым трепетом возвращался в их блокадную квартиру, где уже, конечно, все переделано, сейчас там складское помещение. От прежней обстановки там ничего не осталось, лишь стены и окна. Он и меня туда возил, и я видел, как воспоминания захлестывали его уже в совсем другой, новой, взрослой жизни. Потому что именно там случилась основная и первая трагедия в его жизни — смерть родителей в блокадном Ленинграде.
— У Ильи Сергеевича не так много полотен, посвященных Великой Отечественной войне. Если и обращался к этой теме, то в основном через призму блокадного детства… Не любил об этом вспоминать?
— Да, у него есть блокадные переживания, которые вылились в художественные образы уже позже. Все же ему было 11 лет, когда началась война, и те годы связаны с горькими потерями. Наверно, люди, которые пережили подобное, имеют право сделать паузу, чтобы боль хотя бы немного утихла и ее можно было бы сделать частью художественного процесса.
Учитель черчения в Иванове
— Видимо, действительно было невероятно больно всю жизнь, ведь среди работ Ильи Сергеевича о войне вспомнятся, пожалуй, «Дороги войны», одна из первых его монументальных работ.
— И в этой картине тоже не было героического пафоса, а скорее детские реальные впечатления, как и в работах, посвященных блокаде. «Дороги войны» — это его дипломная работа, но защиты, кстати, как таковой не произошло. У него тогда уже начиналась активная московская жизнь, выставки. А в академии как-то не сложилось… Получил тройку и был отправлен по распределению учителем черчения в Иваново, куда он в итоге не поехал, оставшись жить и работать в Москве. Встреча с русской глубинкой случилась позже. В качестве собирателя икон.
— А так можно было — не поехать?
— Конечно, это носило рекомендательный характер.
— Все же Илья Глазунов — художник, который в большинстве своих полотен, даже если это были литературные сюжеты, писал Россию. Какая она — Россия — в его работах, на ваш взгляд?
— Революция всегда вызывала в нем страдание, бурю эмоций, которые выплескивались на холст. Эти времена для него были страшны — тогда уничтожили все то, что он любил, хотя это было еще до его рождения. Затем годы войны, в которые он был еще ребенком, потеря близких — одинокий мальчик, брошенный на выживание. Но он был силен духом. И имя себе сделал сам. Родная страна для него была той самой «Вечной Россией». Он везде искал ее присутствие. Кстати, он был одним из основателей Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Не мог смириться с тем, что ломали старую Москву — церкви, особняки, деревянные дома. Когда мы росли, то видели уже совсем другой город. А он наблюдал, как многое ломалось. И для него это было страшно. Кто сейчас такое может представить? А ведь дело было совсем недавно. Поэтому он еще тогда дал сам себе клятву бороться за историческую вечную Россию, которую любил.
— Отсюда и такое количество исторических сюжетов.
— Он любил царей и никогда не позволял в своем присутствии оскорбительно выражаться о них. Не исключал из «списка» Романовых, не искал среди них «отрицательных героев». Возмущался тому, что Ленин дал Николаю I кличку «Николай Палкин». Ведь многое было неизвестно широкой публике, Николай I расценивался как чуть ли не один из убийц Пушкина. Но общественное мнение со временем изменилось — стали публиковать редкие письма, воспоминания, и император там предстает в совсем другом свете. А Илья Сергеевич уже тогда работал на прославление царей, князей и искренне этим жил… Когда он говорил: «Я — монархист», - то произносил это по-детски доверчиво.
— Во что он верил?
— В то, что историческая Россия не должна прерваться, что 1917 год — это совершенная гибель и трагедия для русской истории. Он всегда рассматривал революцию как страшный рубеж, когда погибли миллионы людей, как страшную веху в истории, но всегда говорил на всех выступлениях про птицу Феникс, что она возродится из пепла.
— Как будет отмечаться знаменательная дата?
— Центральным мероприятием станет конкурс, названный «Вечная Россия. История. Вера. Мир». В этом году он пройдет впервые, но станет ежегодным. Цель его — создание произведений живописи, скульптуры и графики, в основе которых лежит изучение исторических документов, летописей и житий святых — обращение к вехам русской истории.
